⏮️ Начало рассказа читать здесь:
Часть вторая: Эхо
1.
А в Нижнем Новгороде в тот год сирень цвела особенно буйно. Белая, лиловая, пьянящая. Софья Березина срезала ветки для букета и смеялась, запрокинув голову к майскому солнцу.
— Барышня, осторожнее, платье испортите! — ахнула горничная Дуняша.
Софья отмахнулась. Что ей платье? Батюшка новое купит, ещё лучше. Степан Павлович Березин души не чаял в единственной дочери. После смерти двух сыновей в младенчестве и супруги от последних родов, Софья стала для него светом в окошке. Баловал безбожно.
Дом Березиных на Большой Покровской считался одним из лучших в городе. Три этажа, лепнина, зимний сад с пальмами и фонтаном. В гостиной — рояль «Беккер», в столовой — севрский фарфор, в кабинете — собрание сочинений французских философов, которые никто не читал.
Софья поднялась в свою комнату, поставила сирень в хрустальную вазу. В зеркале — она любовалась этим зеркалом, венецианской работы, подарок отца к восемнадцатилетию — отражалась девушка редкой красоты. Тёмно-русые волосы с золотистым отливом, серо-зелёные глаза, точёная фигурка. «Березинская царевна» — так звали её в городе.
— Софья Степановна, Николай Петрович приехали! — доложила из-за двери Дуняша.
Николай. Жених. Сын отцовского компаньона, владелец мукомольного дела. Красивый, образованный — закончил университет в Москве. Влюблённый до потери пульса.
Софья поправила причёску, спустилась в гостиную. Николай вскочил при её появлении, глаза засияли.
— Софи! Вы сегодня особенно прекрасны!
Она протянула руку для поцелуя, села в кресло. Николай устроился напротив, не сводя с неё обожающего взгляда.
— Я говорил с батюшкой. Он благословляет. Свадьбу можем сыграть хоть завтра!
— Зачем такая спешка? Лето только началось.
— Софи, мы помолвлены уже год. Чего ждать?
Она пожала плечами. Чего ждать? Она и сама не знала. Чего-то… большего. Николай был хорош собой, умён, богат, добр. Но рядом с ним она чувствовала себя как в ватной коробке — тепло, мягко и невыносимо скучно.
— Осенью, — сказала она. — Осенью поженимся.
Он просиял, бросился целовать её руки. Софья смотрела на его склонённую голову и думала: неужели это всё? Неужели вся жизнь — это воскресные визиты, разговоры о ценах на муку, беременности, крестины, именины? Как у маменьки была. Как у всех.
2.
Благотворительный базар в пользу сирот устраивали в Дворянском собрании. Сливки нижегородского общества — купцы, дворяне, чиновники с жёнами. Дамы продавали рукоделие, мужчины щедро покупали ненужные безделушки, оркестр играл вальсы.
Софья стояла за прилавком с вышивками — её собственными, между прочим. Вышивала она превосходно, этому научила покойная мать.
— Позвольте взглянуть на эту работу.
Мужской голос — низкий, с лёгкой хрипотцой. Софья подняла глаза. Перед ней стоял мужчина лет тридцати пяти, высокий, широкоплечий, с умным лицом и внимательными карими глазами.
— Павел Строганов, — представился он. — Кажется, мы не знакомы.
— Софья Березина.
— А, невеста Николая Волкова. Наслышан. Он счастливчик.
Павел взял вышитый платок, рассматривал, но смотрел не на узор, а на её руки. У Софьи вдруг пересохло во рту.
— Беру, — сказал он. — И вот этот тоже. И этот.
— Вы разорите себя на благотворительности.
— Некоторые вещи стоят разорения.
Их взгляды встретились. В его глазах плясали чёртики. Софья почувствовала, как краска заливает щёки.
— Папенька! — К прилавку подбежала девочка лет восьми в кружевном платьице. — Маменька зовёт, пора ехать, Петя опять расплакался!
— Иду, Лизонька. — Павел поклонился. — Был рад знакомству, Софья Степановна.
Ушёл, ведя дочку за руку. Софья смотрела ему вслед. Женат. С детьми. Недоступен.
Именно в эту секунду она поняла, что пропала.
3.
Софья действовала решительно. Через неделю после базара подкупила лакея в доме Строгановых, узнала распорядок дня Павла. Написала записку: «Благодарю за щедрость на базаре. Вышивки пойдут на благое дело. С.Б.»
Ответ пришёл через три дня. Дуняша, подмигнув, сунула конверт.
«Не стоит благодарности. Рад был помочь сиротам. П.С.»
Сухо, официально. Но ответил же!
Софья выждала неделю. Написала снова — уже смелее. Упомянула книгу, которую якобы он обронил при встрече. Не обронил, конечно, но повод нужен.
«Книги не терял. Но если вы читаете Тургенева, готов обсудить. П.С.»
Завязалась переписка. Она писала о литературе, музыке, театре — обо всём, что могло бы показать её не пустой купеческой дочкой, а образованной барышней. Павел отвечал сдержанно, но отвечал. В каждом письме пытался поставить точку, но она ловко находила новую тему.
Первую встречу подстроила Софья. Узнала, где он бывает по делам, «случайно» оказалась в городском саду в нужное время. Потом — пригласила в оранжерею Березиных посмотреть редкие орхидеи, когда отец уехал в Москву. Якобы для благотворительного базара, якобы нужен совет опытного коммерсанта.
Павел пришёл. Стоял у дверей, не решаясь войти глубже.
— Софья Степановна, это неприлично. Я женат. У меня трое детей. Анна…
— Анна — прекрасная мать и жена, — закончила за него Софья. — Я знаю. Вы мне это в каждом письме пишете.
— Тогда зачем вы меня мучаете?
— Я? Вас? — Она рассмеялась. — Павел Михайлович, это вы ответили на моё первое письмо. Это вы пришли сюда. Я никого не заставляю.
Она подошла ближе. От неё пахло французскими духами и молодостью. Павел отступил к двери.
— Уходите, — сказала Софья спокойно. — Дверь вот она. Уходите к вашей Анне, к вашим детям, к вашей правильной жизни.
Он не ушёл. Стоял, борясь с собой.
— Я схожу с ума, — выдохнул наконец.
— А я — нет, — честно призналась Софья. — Я просто хочу жить. По-настоящему. А с Николаем я умру от скуки через год после свадьбы.
Софья торжествовала. Вот она — настоящая страсть! Не пресные поцелуи Николая, а огонь, сжигающий дотла.
Она начала свою охоту методично, расчётливо. Являлась в места, где бывал Павел. Надевала платья, подчёркивающие фигуру. Смеялась чуть громче, чем следовало. А потом исчезала на неделю, не отвечала на письма.
— Ты мучаешь меня, — стонал Павел при встрече.
— А ты меня. Возвращаешься к ней каждый вечер.
— У меня дети…
— Дети вырастут. А мы с тобой умрём, так и не узнав счастья.
Она знала, куда бить. Павлу было тридцать шесть, он чувствовал, как уходит молодость. Размеренная жизнь с Анной — доброй, тихой, всегда уставшей от детей Анной — казалась ему могилой.
— Уедем, — шептала Софья. — В Италию. Или в Париж. Где нас никто не знает.
— Это безумие.
— Это жизнь. А то, что у тебя сейчас, — существование.
4.
План созрел к осени. Павел перевёл часть капиталов в итальянский банк. Достал документы на чужие имена — за большие деньги в России можно было купить всё.
— А твой отец? — спрашивал он.
— Переживёт. Я напишу ему из Италии, объясню.
— А Николай?
Софья пожала плечами. Николай? Что Николай? Найдёт себе другую. Купеческих дочек в Нижнем пруд пруди.
— Анна… — начал было Павел.
— У Анны остаётся дом, доходные дома, пароходство. Она ни в чём не будет нуждаться. И дети тоже. Ты же не бросаешь их на произвол судьбы.
Павел молчал, глядя в окно. За окном шёл первый снег.
— Мне страшно, — сказал он тихо.
— Мне тоже, — солгала Софья. Ей не было страшно. Ей было упоительно.
Уехали в декабре. Ночной поезд до Петербурга, оттуда — в Гельсингфорс, Стокгольм, Берлин, Вену, наконец — Италия.
На вокзале в Нижнем их никто не провожал. Только носильщик с чемоданами да извозчик, подвезший к поезду.
В вагоне Софья откинулась на бархатную спинку, закрыла глаза. Сделано. Они едут. К новой жизни.
— Ты не жалеешь? — спросил Павел.
— Нет. А ты?
Он не ответил, отвернулся к окну.
В Берлине, через неделю пути, их нагнала телеграмма. Павел побледнел, читая.
— Что там? — Софья выхватила бумагу.
«Николай застрелился тчк Узнал про вас тчк»
— Откуда узнал? — Софья нахмурилась.
— Прислуга, наверное, — глухо ответил Павел. — В Нижнем все всё знают. Кто-то видел на вокзале.
Софья скомкала телеграмму, бросила в камин гостиничного номера.
— Дурак, — сказала она. — Из-за женщины стреляться.
— София! Человек умер!
— Человек сам принял решение умереть. Я не приставляла револьвер к его виску.
Павел смотрел на неё как на чужую. В первый раз смотрел без обожания и страсти. С чем-то похожим на страх.
5.
Капри встретил их солнцем и запахом моря. Вилла на склоне горы, с видом на Марина Пиккола. Бугенвиллеи, лимонные деревья, каменные ступени к воде.
Первый год на Капри был упоительным. Они любили друг друга остервенело, до изнеможения. Купались в море, пили вино на террасе, ездили в Неаполь за покупками. Павел был счастлив, как не был никогда.
На Капри жило много русских. У Горького собирались по вечерам — читали стихи, спорили об искусстве. Софья блистала.
Временами на Павла накатывала тоска. В такие дни он запирался в кабинете, пил вино, смотрел на море. Софья умела вытащить его из этого состояния — устраивала поездку, придумывала развлечение, и он снова оживал.
Летом четырнадцатого началась война. Газеты пестрели сводками с фронтов. Русская колония разделилась — одни рвались домой, другие радовались, что далеко.
Шли годы. 1915, 1916… Письма из России приходили всё реже. Павел тосковал, но Софья умела отвлечь его. Театры Неаполя, карнавал в Венеции, поездка в Рим.
Весной семнадцатого пришли ошеломляющие вести. Революция. Отречение царя.
— Надо возвращаться, — сказал Павел.
— С ума сошёл? Там хаос!
Осенью — новая революция. Большевики. А потом, в начале восемнадцатого, письмо от управляющего:
«Имущество Строгановых конфисковано большевиками. Анна Сергеевна с детьми и вашей матушкой выселены из дома. Живут у дальних родственников в уезде. Голодают. Дом Березиных тоже реквизирован под нужды новой власти».
Павел запил. Сидел на террасе с бутылкой граппы, смотрел на море.
— Я убил их, — повторял он. — Убил.
— Не говори глупостей. Революция — не твоя вина.
— Если бы я был там…
— Тебя бы расстреляли как буржуя. И толку?
Пришло ещё одно письмо. Анна умерла от тифа. В уезде эпидемия. Детей забрала свекровь — старуха Марфа, которую в Нижнем побаивались, шептались, что ведьма.
Павел после этого письма неделю не выходил из комнаты.
Потом пришла весточка от самой Марфы. Неровный старческий почерк, короткое послание:
«Будь ты проклят, блудный сын. И блудница твоя тоже. Не знать вам покоя ни в этой жизни, ни в следующей. Умрёте без покаяния, без прощения. А душа твоей Софьи будет скитаться, пока не испытает всю боль, что причинила другим. Слово моё крепкое. Марфа».
Софья хотела сжечь письмо, но Павел вырвал, спрятал. Иногда доставал, перечитывал, плакал.
Летом восемнадцатого пошёл купаться и не вернулся. Тело нашли через три дня. Официально — несчастный случай, судорога в воде. Но Софья знала: он больше не мог.
6.
Два года она прожила одна. Деньги таяли — инфляция, крах банков. Русская колония на Капри редела — кто-то возвращался в Россию, кто-то перебирался в Париж.
Зимой двадцатого слегла с испанкой. Лихорадка, бред, кровавая пена на губах. Сиделка-итальянка крестилась, бормотала молитвы.
В бреду Софья видела лица. Николай с простреленным виском. Анна, синяя от холода, в товарном вагоне. Дети Павла, оборванные, голодные. И старуха Марфа — живая, страшная, с горящими глазами.
— Не отпущу, — шептала старуха. — Будешь любить и терять. Снова и снова. Пока не поймёшь.
Софья умерла на рассвете, захлёбываясь кровью. Сиделка закрыла ей глаза, накрыла простынёй. В углу комнаты стояло венецианское зеркало — единственная ценная вещь, которую Софья не продала. В его потемневшей глубине мелькнуло отражение молодой женщины с тёмно-русыми волосами и серо-зелёными глазами.
Отражение улыбнулось и исчезло.
7.
Елена проснулась в своей петербургской квартире. За окном брезжил рассвет. Голова раскалывалась.
Она встала, подошла к зеркалу в прихожей. Венецианскому зеркалу в золочёной раме с херувимами.
И вдруг поняла. Не откуда-то узнала — просто поняла, как понимают во сне, без объяснений и доказательств.
Это было её зеркало. То самое. Из виллы на Капри.
И та женщина, Софья — это была она. В прошлом, в другой жизни, но она.
Воспоминания накатывали волнами. Не последовательные, не связные — вспышками. Запах сирени в Нижнем. Вкус граппы на террасе. Глаза Павла — карие, полные боли. Выстрел в кабинете Николая. Анна, умирающая от тифа в чужом доме.
Елена сползла по стене, обхватила колени руками.
Вот почему. Вот почему она обречена любить тех, кто её бросает. Вот почему Даниил — с его резкими чертами и серыми глазами — так похож на Павла, только наоборот. Тогда она увела любимого от семьи. Теперь любимый уходит от неё к семье.
А Игорь — добрый, преданный Игорь — это же Николай. Которого она отвергала тогда и отвергает сейчас.
Карусель. Проклятая карусель, которая крутится из жизни в жизнь.
«Будешь любить и терять. Снова и снова. Пока не поймёшь».
Что понять? Что она была эгоистичной дрянью? Поняла. Что разрушила жизни невинных людей? Поняла. Что теперь?
Телефон завибрировал. Игорь.
«Прости за вчерашнее. Просто хотел сказать — я рядом, если что».
Елена смотрела на сообщение. Потом на зеркало. Потом снова на сообщение.
Набрала ответ: «Спасибо. Ты хороший. Но я не могу дать тебе то, что ты заслуживаешь».
Потому что теперь она знает — её сердце навсегда отравлено. Она не сможет любить того, кто любит её. Это часть наказания. Игорь заслуживает женщину, которая ответит на его чувства, а не ту, которая будет смотреть сквозь него, мечтая о недоступном.
Отправила.
Потом встала, подошла к зеркалу. Взяла его обеими руками, сняла со стены. Тяжёлое.
Вынесла на лестничную площадку, поставила у мусоропровода. Пусть заберёт кто-нибудь. Или выбросят. Всё равно.
Вернулась в квартиру. Села за ноутбук. Открыла новый документ.
«Заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию…»
Надо уехать. Из Петербурга. Куда угодно, где нет теней прошлого. Где можно попытаться начать с чистого листа.
Хотя кого она обманывает? Прошлое — внутри неё. В каждой клетке, в каждом вздохе. Софья никуда не делась. Она здесь, смотрит глазами Елены, любит её сердцем, страдает её болью.
И будет страдать. Снова и снова. Пока не искупит.
Конец
История основана на реальных событиях, восстановленных методом регрессивной медитации прошлого воплощения через Хроники Акаши одной из моих клиенток, страдающей от одиночества.
© Оккультный Советник. Все права защищены. При цитировании или копировании данного материала обязательно указание авторства и размещение активной ссылки на оригинальный источник. Незаконное использование публикации будет преследоваться в соответствии с действующим законодательством.
