Сентябрьское солнце косо било в окна учительской, выхватывая из полумрака фигуру Эллы — она сидела, склонившись над горой тетрадок, и её рыжеватые кудри, подсвеченные закатным светом, казались медными. В воздухе плавал терпкий дух опавшей листвы вперемешку с бензиновой гарью — окна выходили на оживлённую улицу, и городская осень врывалась в помещение всеми своими запахами и звуками.
Элла машинально поправляла детские ошибки в сочинениях — «мама сварила вкусный компод», «папа поймал огромную рыпку» — и думала о своём. О том, что через час нужно успеть на рынок за свежей телятиной, непременно с прожилками крови, как он любил. О том, что дома ждут недомытые окна и пыльная люстра, но сегодня не до уборки. О том, что вот уже четвёртый год каждую пятницу она совершает один и тот же ритуал, от которого все её знакомые — если бы знали — покрутили бы пальцем у виска.
На подоконнике напротив важно вышагивала соседская кошка — белоснежная персиянка с бирюзовым ошейником, похожая на ожившее пирожное безе. Элла проводила её взглядом и вернулась к тетрадкам, когда дверь учительской с грохотом распахнулась.
— Элла Марковна! — физрук Вадим ворвался в помещение, как всегда, слишком шумно, слишком энергично. Его щёки пылали — то ли от беготни по спортзалу, то ли от смущения. — Я тут подумал… Может, махнём сегодня в «Современник»? У меня билеты на «Вишнёвый сад», третий ряд!
Элла подняла на него усталые глаза. Вадим был неплох собой — крепкий, румяный, с той особенной статью бывших спортсменов, которые ещё держат форму, но уже начинают расплываться. Напоминал ей героя советских плакатов про здоровый образ жизни — такой же глянцевый и немного картонный.
— Спасибо, Вадим Петрович, но у меня планы на вечер.
Физрук сдулся, как проколотый мяч, подхватил свою вечную спортивную сумку и исчез. Не прошло и пяти минут, как в дверях нарисовался историк Борис Львович — пузатый, с редкими волосами, аккуратно зачёсанными через лысину. Его круглое лицо с россыпью старческих пятен напоминало Элле географическую карту неизвестного материка.
— Дорогая Элла Марковна, — начал он елейным голосом, — не составите ли компанию одинокому старику? В «Праге» открыли новый зал, говорят, форель там божественная…
«Старая жаба», — подумала Элла, вежливо отказываясь. Хотя какая там жаба — скорее уж морж на лежбище, с такими-то усами и брылями.
Уже на выходе из школы её перехватил Костя — молодой художник, подрабатывающий уроками рисования. Тощий, нервный, с вечно испачканными краской пальцами и мечтательным взглядом поверх собеседника.
— Эллочка! — воскликнул он, хватая её за рукав. — Какая удача! Завтра едем на дачу к Серёге, будет барбекю, гитара, может, даже костёр разведём. Поехали с нами, а? Только выдвигаемся через час, успеете собраться?
Но Элла и от дачи отказалась. У неё были свои, особенные планы на пятничный вечер. Планы, которые она не нарушала вот уже четыре года.
Домой она почти бежала, на ходу прикидывая, что успеет, а что нет. В мясной лавке на углу выбрала два отличных стейка — мраморных, с тонкими прожилками жира. Дома быстро приняла душ, переоделась в тёмно-синее платье — то самое, в котором они познакомились на выставке Шагала. Распустила волосы, и они рыжим водопадом упали на плечи.
Квартирка у неё была маленькая, но уютная — книги от пола до потолка, старинный абажур с бахромой, доставшийся от бабушки, пузатый самовар на комоде. Элла накрыла стол белой скатертью, поставила канделябр с тремя свечами, откупорила бутылку «Киндзмараули» — он всегда предпочитал грузинские вина французским.
Стейки она едва тронула огнём — буквально по минуте с каждой стороны, чтобы внутри оставались почти сырыми, кровоточащими. Именно такими он их любил, подтрунивая над её «пережаренными подошвами».
Без пяти восемь Элла задёрнула тяжёлые бархатные шторы, отгородившись от мира. Достала из секретера фотографию в серебряной рамке — мужчина лет тридцати пяти, с насмешливым прищуром и ранней сединой в тёмных волосах. Даниил. Её Даня, который разбился на мотоцикле четыре года назад, за три дня до их свадьбы.
Она поставила портрет напротив своего прибора, села и стала ждать. Ровно в восемь зажгла свечи.
— Ты голоден, милый? — прошептала она, глядя в насмешливые глаза на фотографии. — Мясо почти сырое, как ты любишь. Приходи ко мне ужинать.
Элла закрыла глаза, досчитала до десяти. Когда открыла — напротив неё сидел Даниил. Живой, настоящий, с той самой косой улыбкой и привычкой теребить салфетку во время разговора.
— Привет, рыжая, — сказал он, и по спине у неё побежали мурашки. — Соскучилась?
Она кивнула, не доверяя голосу. Он взял вилку, отрезал кусочек мяса, задумчиво прожевал.
— Хорошее мясо. Но ты опять пересолила.
— Я не пересолила, — возразила Элла, как возражала всегда. — У тебя просто вкус извращённый.
Они поужинали в молчании, изредка обмениваясь репликами. Он рассказал что-то смешное про своего приятеля-музыканта, она — про новенькую учительницу химии, которая боится собственных учеников. Обычный разговор обычной пары за обычным ужином. Только свечи горели слишком ярко, отбрасывая на стены причудливые тени, а за окном выла сирена «скорой» — город жил своей пятничной жизнью, не ведая о маленьком чуде в квартире на пятом этаже.
В половине десятого он встал, обошёл стол, остановился за её спиной. Положил руки на плечи — прикосновение было невесомым, но она почувствовала его всем телом.
— Не уходи, — прошептала она.
— Я здесь, рыжая. Никуда не уйду.
Свечи догорали, отбрасывая на стены длинные тени. Они сидели в полумраке — она в кресле, он рядом, на подлокотнике. Говорили обо всём и ни о чём, смеялись над старыми шутками, вспоминали их первую встречу на выставке Шагала — как он пролил вино на её новое платье, как она обозвала его неуклюжим медведем.
Время текло странно — то замирало, то ускорялось. За окном стих город, погасли окна в домах напротив. Элла не помнила, когда задремала — то ли от усталости, то ли от выпитого вина, то ли от его тихого голоса, рассказывающего что-то про летающих над Витебском влюблённых.
Проснулась она от холода. За окном брезжил рассвет, и в серое предутреннее небо врезались острые крыши. Она сидела в кресле, укрытая пледом — тем самым клетчатым, который он когда-то привёз из Шотландии. На столе — две пустые тарелки, два бокала, и портрет в серебряной рамке.
Даниил смотрел с фотографии всё с той же насмешливой нежностью. А на краешке стола — его бокал с отпечатком губ на стекле, крошечная деталь, от которой сердце сжалось.
— До следующей пятницы, — прошептала она пустоте.
Потом встала, приняла душ, заварила крепкий кофе. Впереди были суббота и воскресенье, потом — рабочая неделя с тетрадками, диктантами и назойливыми ухаживаниями коллег. Но она знала: придёт пятница, она зажжёт свечи, и он снова будет здесь. Будет ужинать почти сырым мясом, рассказывать свои истории, а потом останется до рассвета — призрачный, невесомый, но такой настоящий в эти украденные у вечности часы.
В понедельник в учительской опять будет суетиться физрук Вадим, подкатывать историк Борис Львович, а художник Костя в очередной раз позовёт на дачу. И она опять откажется. Потому что по пятницам у неё свидание. С тем, кто всегда приходит на ужин, стоит только позвать.
В конце концов, какая разница? Может, она сошла с ума. Может, это просто игра воображения, самообман, к которому прибегают одинокие женщины. А может — и в это Элле хотелось верить больше всего — любовь действительно сильнее смерти. И где-то там, по ту сторону свечного пламени, Даниил тоже ждёт пятницы, чтобы поужинать со своей рыжей учительницей.
© Оккультный Советник. Все права защищены. При цитировании или копировании данного материала обязательно указание авторства и размещение активной ссылки на оригинальный источник. Незаконное использование публикации будет преследоваться в соответствии с действующим законодательством.
