Зимний вечер опустился на деревню рано, как всегда, в декабре. Снег скрипел под полозьями, и Настенька летела с горки, визжа от восторга, когда её санки подпрыгивали на ледяных кочках. Щёки горели румянцем, варежки промокли насквозь, но какое это имело значение, когда впереди ещё целый час до ужина?
Всё изменилось в одну секунду.
Витька Кузнецов, рыжий веснушчатый мальчишка с соседней улицы, догнал её у подножия горки и выпалил прямо в лицо:
«А мой батя говорит, что твой отец тебе никакой не отец! Он тебя взял чужую!»
Настя замерла. Слова не сразу дошли до сознания, словно Витька говорил на каком-то непонятном языке.
«Врёшь!»
«Ничего не вру! Спроси у своей матери!»
Кто-то из ребят захихикал. Кто-то отвернулся. А Витька уже карабкался обратно на горку, будто ничего особенного не сказал.
Настя схватила верёвку от санок и побежала. Слёзы застилали глаза, она спотыкалась, санки заваливались набок, но она бежала, бежала, бежала — домой, где пахло хлебом и дровами, где было безопасно.
Степан сидел у печки и чинил сбрую. В избе было тепло, потрескивали поленья, мурлыкал старый кот Барсик на лавке. Увидев дочь — зарёванную, с трясущимися губами — он отложил работу и раскрыл руки.
«Что стряслось, воробушек?»
Настя бросилась к нему и уткнулась в его плечо. Пахло кожей, табаком и чем-то родным, знакомым с самого рождения.
«Витька сказал… он сказал, что ты мне не папа…»
Степан не вздрогнул. Не отстранился. Только крепче прижал её к себе и несколько минут молчал, поглаживая по голове.
«Ты когда-нибудь чувствовала себя нелюбимой в этом доме?»
Настя подняла мокрые глаза.
«Нет…»
«А я когда-нибудь не пришёл, когда тебе было плохо?»
«Нет…»
«Так какая тебе разница, что говорит Витька Кузнецов?»
Он достал из кармана платок и вытер ей щёки.
«Пойдём-ка, дочка, прокатимся. А то санки твои, гляжу, совсем загрустили у порога.»
Они вышли во двор. Степан достал из сарая большие розвальни — те самые, на которых возил сено летом — и повёл Настю к горке. Ребятишки, завидев его издалека, притихли. Витька побледнел и попятился.
А Степан только улыбнулся, поздоровался со всеми и усадил Настю впереди себя.
«Ну, держись крепче!»
Они полетели вниз, обгоняя ветер. Настя кричала от счастья, забыв обо всём на свете. Потом ещё раз. И ещё. Степан катал по очереди всех желающих, и даже Витька несмело подошёл, и его тоже прокатили.
Когда возвращались домой, Настя обернулась и показала Витьке язык. Тайком, чтобы отец не видел.
***
Шли годы. Настя росла, училась, менялась. А Степан оставался тем же — спокойным, немногословным, надёжным как скала.
Как-то раз мать перебирала его вещи.
«Стёпа, пиджак-то у тебя совсем обтрепался. Надо бы новый справить к празднику.»
Он посмотрел на неё поверх очков — читал газету у окна.
«Погоди с пиджаком, Маруся. Насте сапоги зимние нужны, видела, как у неё подошва отходит? Давай сперва ей купим, а я уж как-нибудь.»
«Так денег хватит на всё…»
«Нет, — мягко, но твёрдо сказал он. — Сначала ребёнок.»
В тот же вечер они втроём пошли в райцентр. Мать хотела купить практичные бурые сапожки, но Настя замерла у витрины, глядя на красные, с меховой опушкой.
«Нравятся?» — спросил Степан.
«Очень… но они дорогие, наверное.»
Он купил красные. Мать качала головой, а Настя прыгала от радости и целовала его в колючую щёку.
***
У Витьки отец пил. Не запоями, но часто — после получки, после ссоры с женой, после плохих новостей, после хороших. Всегда находился повод. Витька иногда приходил в школу с синяками и врал, что упал. Все знали правду, но молчали.
А Степан не пил вовсе. Даже по праздникам только пригубливал рюмочку и отставлял. «Мне и так хорошо,» — говорил он.
И ласковые слова находились у него для Насти всегда. Не просто «Настя» — а «Настенька», «воробушек», «солнышко моё». Когда она болела — сидел у кровати ночами. Когда обижали — утешал. Когда радовалась — радовался вместе.
***
В седьмом классе Витька снова попытался что-то сказать. Они стояли у школы, ждали начала уроков.
«Слышь, Настька, а мой батя говорит…»
Она развернулась так резко, что он отшатнулся.
«Мой папка, — сказала она звенящим голосом, — всем папкам папка. Понял? И если ещё раз услышу от тебя хоть слово — пожалеешь.»
Витька молча отошёл. Больше он эту тему не поднимал.
***
Выпускной вечер. Июнь, белые ночи, черёмуха отцвела, но запах её ещё витал в воздухе. Настя стояла на сцене в белом платье, которое они с матерью шили целый месяц, а Степан сидел в первом ряду.
Он был старше всех родителей — виски совсем седые, лицо в морщинах, руки натруженные. Но когда директор назвал Настино имя и вручил ей аттестат с отличием, Степан словно помолодел на двадцать лет. Спина выпрямилась, глаза заблестели, и улыбка — та самая, добрая, которую она помнила с детства — осветила его лицо.
Заиграл вальс. Настя спустилась в зал, прошла мимо всех — мимо одноклассников, мимо учителей, мимо матери — и остановилась перед ним.
«Папа, пойдём танцевать.»
«Я ж не умею, Настенька…»
«Ничего. Я поведу.»
Они вышли в центр зала. Настя положила руку ему на плечо, и они закружились — неловко, сбиваясь с ритма, но кого это волновало? Краем глаза она видела, как Витька торопится к ней, чтобы пригласить на следующий танец. Она хотела показать ему язык — по старой памяти — но удержалась. Взрослая уже.
***
Институт. Письма домой каждую неделю. Редкие поездки на выходные — и Степан всегда встречал её на автобусной остановке, в любую погоду.
«Папа, ну зачем ты выходишь? Я же дорогу знаю!»
«Так соскучился, воробушек. Пока ты идёшь — я жду, а так хоть пораньше увижу.»
Он нёс её сумку, расспрашивал о занятиях, о подругах, о городской жизни. Слушал внимательно, кивал, иногда смеялся её историям.
***
Он умер весной, когда цвела сирень — его любимая. Тихо, во сне, не мучаясь. Настя успела приехать накануне, словно почувствовала.
Последний их разговор был простым и обычным. О погоде, о саде, о том, что пора бы починить крыльцо. Ни прощаний, ни громких слов. Так, наверное, и должно быть, когда всё главное сказано за целую жизнь.
После похорон мир осыпался, как песок сквозь пальцы. Настя не плакала — слёзы закончились. Она просто сидела в его кресле, вдыхала запах табака и кожи, и молчала.
Через неделю мать позвала её.
«Доченька, отец просил… просил рассказать тебе кое-что после его ухода. Сядь.»
Настя села. И услышала историю, которую, оказывается, знала всегда — где-то на дне сердца.
Маруся полюбила залётного красавца Николая. Он приехал из города на заработки, был весёлый, обаятельный, говорил красивые слова. А когда узнал, что Маруся беременна — исчез в тот же день. Даже записки не оставил.
Маруся не знала, как жить дальше. Позор, пустота, страх. Неделями не выходила из дому, хотела руки на себя наложить.
А потом пришёл Степан.
Он был старше её на двадцать лет, недавно овдовел. Некрасивый, небогатый, необразованный. Но он посмотрел на неё и сказал:
«Выходи за меня, Маруся. Я тебя не обижу. И ребёнка твоего приму как своего, и никому знать не нужно, что он не мой. Пусть узнает только когда меня не станет — если ты захочешь.»
«Почему?» — спросила она.
«Потому что так правильно.»
И она пошла с ним. Не от безысходности — поверила. Было что-то в его голосе, взгляде, молчаливой надёжности. Ни разу за все годы не пожалела. Ни разу он не напомнил ей о том, откуда взялась Настя. Ни разу не сказал «чужая».
«А тот… Николай?» — спросила Настя.
«Даже не спросил, кто родился. Мы потом слышали, что он в городе женился, потом развёлся, снова женился… Ему дела не было.»
Настя помолчала.
«Спасибо, мама. Я поняла.»
Она не стала спрашивать, где теперь этот Николай. Жив ли, вернулся ли. Не имело значения. Он был ей чужой. По-настоящему чужой.
***
Годы спустя соседка зашла к Марусе с новостями.
«Слыхала? Николай-то вернулся. Два раза был женат, оба раза неудачно. Может, примешь его? Всё-таки Насте родной отец…»
Маруся даже не повернулась от плиты, где варила варенье.
«Родной отец Насте — Степан. Был, есть и будет. А этот ваш Николай пусть ищет себе других дураков.»
Соседка ушла, качая головой.
А Маруся ещё долго стояла у окна, глядя на сирень, которую когда-то посадил Степан. Цвела буйно, пахла сладко. Как память о человеке, который знал простую истину: родство — не в крови. В выборе. В каждом дне, прожитом рядом. В санках на зимней горке. В красных сапожках с меховой опушкой. В ночах у кровати больного ребёнка.
В любви.
© Михаил Вяземский. Все права защищены. При цитировании или копировании данного материала обязательно указание авторства и размещение активной ссылки на оригинальный источник. Незаконное использование публикации будет преследоваться в соответствии с действующим законодательством
