Елена Павловна поставила на стол последнюю тарелку с пирожками и опустилась на стул. Её внучка Настя, пятнадцатилетняя красавица с длинными русыми волосами, уткнулась в телефон, даже не взглянув на накрытый стол.
— Настенька, убери телефон, — мягко попросила бабушка. — Сейчас дедушка придёт, будем ужинать.
Девочка нехотя отложила гаджет и скривилась, глядя на тарелки: — Баб, ну зачем столько всего? Я же говорила, что на диете.
Виктор Семёнович, муж Елены Павловны, как раз вошёл в комнату. Высокий, сутулый от возраста, с седой бородкой — типичный питерский интеллигент старой закалки.
— Что за диеты в твоём возрасте? — проворчал он, усаживаясь. — Растёшь ещё.
Настя демонстративно положила себе одну ложку салата и отломила кусочек пирожка. Елена Павловна и Виктор Семёнович переглянулись — оба знали, что сейчас начнётся. Как всегда, когда приезжала внучка.
— Настя, внученька, — начала было Елена Павловна, — ну возьми хоть котлетку…
— Не хочу! — девочка отодвинула тарелку. — Вы вечно заставляете меня есть! Вы, старики, вечно делаете культ из еды!
Виктор Семёнович побагровел: — А ты знаешь, что такое голод? Настоящий голод?
— Дед, ну начинается…
— Лена, расскажи ей, — старик повернулся к жене. — Расскажи про него. Про мальчика.
Елена Павловна вздохнула, отложила вилку. Её глаза затуманились, словно она смотрела сквозь время.
— Мне было восемь лет, — начала она тихо. — Мы жили в коммуналке на Васильевском острове. Старый дом, ещё дореволюционный. Четыре семьи на одну кухню, удобства в конце коридора…
Настя хотела было снова потянуться к телефону, но что-то в голосе бабушки её остановило.
— Это было в шестьдесят втором году. Декабрь. Морозы стояли лютые, в квартире топили плохо, мы спали в валенках. И вот однажды ночью я услышала скрежет. Тихий такой, как будто кто-то ногтями по двери скребёт. Мама спала, папа был в командировке. Я встала, подошла к двери…
Елена Павловна замолчала, налила себе воды.
— И что там было? — несмотря на себя, спросила Настя.
— Никого. Но на полу, прямо у порога, лежала корочка хлеба. Та самая, что я не доела за ужином и выбросила в помойное ведро. Мама потом отругала — сказала, что это домовой вернул, чтобы я больше еду не выбрасывала.
— Домовой? — фыркнула Настя. — Баб, ну ты же образованная женщина…
— Подожди, — Елена Павловна подняла руку. — Это было только начало. Соседка наша, Мария Ивановна, прожила в этом доме всю блокаду. Она рассказала мне правду.
Старушка встала, подошла к окну. За стеклом падал снег — декабрь и в этом году выдался морозным.
— В сорок втором году, в самую страшную зиму, в нашем доме организовали временный морг. Отопления не было, трупы не разлагались. Их складывали в подвале и на первом этаже, пока не придёт грузовик. Иногда грузовик не приходил неделями…
Настя побледнела.
— Среди умерших было много детей. Мария Ивановна рассказывала про одного мальчика — Павлика. Ему было шесть лет. Его мать умерла в январе, отец погиб на фронте ещё осенью. Мальчик остался с соседкой, старенькой уже женщиной. Она делилась с ним своей пайкой, сто двадцать пять грамм хлеба пополам…
✍🏻 Продолжение следует.
© Михаил Вяземский. Все права защищены. При цитировании или копировании данного материала обязательно указание авторства и размещение активной ссылки на оригинальный источник. Незаконное использование публикации будет преследоваться в соответствии с действующим законодательством.
